Но вполне вероятно, что дело здесь не столько в суевериях вокруг ликантропии, сколько в ритуально поддерживаемой и обновляемой памяти этноса о своих родственных связях. Периодическое «превращение» невров в волков обращает наше внимание на тот факт, что кельтский этноним Volcae этимологически значил ‘волки’ (иные объяснения, например, к npn.folg ‘проворный, живой’ [163], неубедительны), и это несмотря на то, что и.-е. ^ulh-‘os ‘волк’ почти повсеместно и очень рано вытеснено в кельтских языках, очевидно, по мотивам табуизации, за вычетом слабых реликтов в антропонимии и т.д., а также несмотря на то, что собственно кельтское (древнеирландское) продолжение индоевропейского слова для волка имело бы форму *fiich-/*flech. Табуизация и вообще маркированность этнонимии объясняют присутствие в таких случаях как бы «перекрестных изоглосс» (термин В.И. Абаева), объясняющих построение термина «волк» и этнонима «волки» как бы не совсем по правилам своего языка (вспомним «неправильное» лат. lupus, вместо правильного *volcus, *vulcus). Вольки-тектосаги распространились в Подунавье неподалеку от племен даков (этимологически — тоже «волки»). У даков, как позднее и у румын, видимо, на эту почву легли представления о волках-оборотнях [164]. Не лишено интереса то, что слав. *уь1къ ‘волк’, полностью отсутствующее в антропонимии большинства славянских языков, выступает в личных именах части южных славян — у сербов, хорватов.
Кельты к северу и к востоку от Карпат совершенно растворились среди славян. В этом конечный смысл эпизода невров, в котором не участвовали балты. Очень многое сгладилось за тысячелетия, прошедшие с тех пор, хотя несколько слов, которые породило кельтское влияние, до сих пор занимают важное место в славянском словаре. Эта лексика и это влияние, как мы отчасти рассмотрели выше, касались почти исключительно материальной культуры, не затронув идеологии, и в этом — полное отличие от славяно-иранских контактов, которые, сохраняя также свою проблематичность в ряде вопросов, несомненно затронули в первую очередь идеологию, религиозную и социальную сферу жизни праславян, но не их материальную культуру.