И итоговую статью [3], где уже выдвигалась проблема этимология и история культуры), мы все же не вправе затушевывать наметившееся различие между исследованиями по лексико-семантической реконструкции (этимологии), где реконструкция культуры сводится в основном к наличию культурного фона (план реалий), и исследованиями, где главный сюжет — реконструкция самой культуры. Существуют различные градации сочетания одного и другого, но преобладают все-таки работы по этимологии с моментами культуры при практически полном отсутствии, скажем, лингвистических опытов реконструкции целых фрагментов культуры или таких же работ, претендующих на раскрытие духа древней культуры.
Только в отношении прозрачных поздних слоев культурной лексики можно утверждать (хотя и это представляется не вполне основательным оптимизмом), что «анализ и комментирование связи между историей языка и историей общества — это легкое, увлекательное и часто весьма поучительное дело» [4]. Большинство же исследователей слишком хорошо знает, как затрудняется это «легкое» дело сложностью семантических изменений, в которых, по распространенному мнению, преобладает отсутствие регулярности и закономерности. Однако все изменения значений слов (даже так называемые «окказиональные») по-своему закономерны, все дело в нашем знании или, чаще, незнании всего семантического контекста, который состоит не только из лингвистических, но и из культурных звеньев. Естественно, что лингвисту приходится трудно в тех случаях, когда семантическая мотивация носит интердисциплинарный характер, т.е. не только и не столько языковой, сколько культурный (kulturbedingt). К этому надо присовокупить и не всеми в нужной степени сознаваемую непрямолинейность собственно языкового отражения внеязыковой действительности. Так, с точки зрения «однонаправленной» языковой семантической эволюции непонятно, например, как получилось значение нем. nuchtern ‘трезвый’, которое заимствовано из лат. nocturnus ‘ночной’, ведь ‘трезвый’ — это попросту ‘непьяный’, ср. лат. sobrius в отношении ebrius, или — ‘сухой, давно не пивший, жаждущий’, как допускают для слав. *terzvb. Когда не помогает и лингвистическая типология такого рода, остается прибегнуть к культурной истории (которая, к счастью, известна в данном случае); последняя подсказывает, что nuchtern — слово монастырское, ср. развитие в той же среде у смежного лат. matutinus ‘утренний’ значения ‘неевший, голодный’ [5].